Арму

Той осенью довелось мне в составе группы туристов сплавляться по северу Приморья, избрав водный путь в качестве дополнения к состоявшейся ранее пешей части похода. Компания матерых путешественников была давно пресыщена красотами мира, позади остались покоренные горы и реки, помятые в боях с природой организмы требовали спокойного и умиротворенного отдыха. Избранный маршрут, как нам тогда казалось, полностью отвечал целям несложного путешествия, а уж о грядущей череде удивительных событий мы не могли и предположить.

Принятие водных процедур начали мы от самой Валенку, полагая, что надувным каякам тамошнее мелководье не станет серьезной помехой. Однако, разверзшиеся небесные хляби почти неделю низвергали на землю водяные потоки. Обмелевший за лето приток Арму превратился в глубокий мутный канал, где в стремительном водовороте глинистой воды исчезли наши надежды на хорошую рыбалку.

Незапланированный паводок скрыл лежащие поперек русла каменюки, затопил галечные пляжи, поглотил отвесные берега и разогнал многочисленных в это время года рыбаков. Многие километры сырого безобразия были в нашем полном распоряжении. В любом случае, выбора уже не было, и с рассветом мы дружно зачавкали насосами-лягушками, пакуя воздух в упругие надувные тела каяков.

В нашей группе я был единственным дальневосточником, но слабое знание верховьев Арму делало меня не самой подходящей кандидатурой на роль проводника. Да и коллектив, тяжело вооруженный навигационными приборами, подробными картами местности и чужими отчетами, больше нуждался не в лоцмане, а в артисте разговорного жанра для поднятия настроения. Эту-то роль я добросовестно и исполнял, будучи от природы подвержен приступам словесной диареи.

Дружно гребли мы вдоль заросших берегов с негостеприимно взъерошенными зарослями. Все сколь-нибудь пригодные для стоянок пляжи были затоплены, и поиск подходящих для ночлега мест грозился превратиться в ежедневный кошмар. Однако, товарищи мои, будучи не отягощены дальневосточными предрассудками, без тени сомнения решили устраивать стоянки прямо в лесу, на некотором удалении от реки. Мои робкие намеки, что тут так не принято, что в лесу кусаются комары и медведи, а бомжевища следует организовывать на продуваемых ветром пляжах, особого эффекта не возымели.

Но, словно извиняясь за беспорядок и не в меру налитую воду, Арму, казалось, была к нам необычайно милостива. В первые дни мы без труда находили стоянки — то на дороге к старому зимовью, то на старательно вытоптанной кабанами поляне. Докучливых же комаров и мошки не было вовсе, словно и никогда не водилось крылатой нечисти в этих краях.

Мутная вода, хоть и не радовала спиннингистов, все же позволяла добывать достаточное количество рыбы при ловле нахлыстом. Оставив в покое мечты о гигантских тайменях, сосредоточился я на ихтиофауне, жрущей сухих мух, выуживая из водяной пены упитанных хариусов. Вечерами коптили рыбу. Дожди шли все реже, воздух теплел, жизнь налаживалась.

В очередной раз на ночлег мы встали у впадения ручья, шумно ввинчивающего свою голубую воду, в течение основного русла. Антураж был мрачноватый — бурелом из гнилых елок обнимал узкую полоску пляжа, в лес вела изрытая кабанами тропа, крутые скалы противоположного берега скрывали послеполуденное солнце. Впрочем, выбирать не приходилось, впереди комфортабельных стоянок не ожидалось, а тут вполне было где разместить палатки.

Вечер тек своим чередом, перемежаясь чисткой рыбы, ленивой битвой с сырыми дровами и неспешной беседой. Яркий костер выгрызал широкий круг света, за пределами которого господствовало полнолуние, окрашивая местность в холодные серебряные тона. Ручей мерно грохотал булыжниками, издавая низкий, ощущаемый через почву рокот. От поверхности воды степенно поднимался густой пар, скрывая черную гладь реки.

Внезапно в клубах пара послышалось чье-то недовольное чертыхание, вялая перебранка, после чего к нашему берегу последовательно причалили три крошечных резиновых лодки «Уфимки». В лодках без всякой поклажи, кроме удочек и канов с рыбой, сидели четыре рыбака. Впрочем, сидеть из них могли только трое, один хлопец уже пребывал в нирване, невразумительно похрюкивая, как транспортируемая на бойню чушка.